Next to the Ninus Romance, to which more attention has been paid, the most interesting fragments of Greek Romance are the so-called Chione Fragments, which have been recently re-edited by Lavagnini. Before discussing the problem of their significance, it is necessary briefly to recapitulate their history.

‘Heliodori Aethiopica, sive Fabula … complectens amores castos Theagenis et Chancleae Libris X quorum singuli, quoad initium et finem, cum editione Graeca Basil[iensi] MDXXXIV. 4. collati, cum ipsa penitus consentire comperti sunt.… ‘Codex Graecus Chartaceus Ms. in 8 Saec. XV plurimis in locis manu Saec. XVI suppletus. Constat foliis scriptis 211.’.

There seem to be five manuscripts of the Aethiopica of Heliodorus which are of value for establishing the text: To these may be added with some doubt three others.

In a previous article I attempted to show the relationship between the most important MSS. of the Aethiopica, and to fix the basis on which the text ought to be built. The object of the present enquiry is to go more deeply into the history of the Xylander MS., which was only lightly touched upon then, and to estimate the value of another MS., which received no treatment at all.

This book is available either individually, or as part of the specially-priced Arguments of the Philosphers Collection.

Библиогр.: с. 190-206.В настоящей книге мы стремились обрисовать контуры нормативной модели смены фундаментальных научных теорий продемонстрировать эффективность ее применения на примере перехода «Лоренц – Эйнштейн». Нелишне еще раз подчеркнуть, что ни сама модель, ни задаваемые ей теоретические реконструкции ни в коей мере не являются окончательными. Единственное, на что претендует автор, – это лишь на то, что они лучше – в определенных аспектах – предложенных к настоящему времени моделей и реконструкций. Поэтому не только нельзя констатировать, что все проблемы – методологического и (...) историко-научного характера (даже сформулированные в начале данного исследования) – полностью и окончательно решены. Напротив, предлагаемая концепция ставит (а иногда по-новому формулирует) ряд сложных и интеречных задач. Перечислим вкратце некоторые из них. Во-первых, желательно выяснить, насколько данная концепция является универсальной, уточнить область ее применимости. Может ли она претендовать на реконструкцию всех процессов смены в истории физики, и если не может, то каких именно? Ответ на последний вопрос представляет для модели исключительный интерес, поскольку он может указать на возможные направления ее дальнейшего совершенствования. Скажем, способна ли наша концепция дать достаточно адекватные описания переходов «Птолемей – Коперник» или «Аристотель – Галилей – Ньютон»? Далее, применима ли наша модель к развитию других естественных наук, скажем, к историям химии и биологии? Может ли она описать переходы «Пристли – Лавуазье» или «Ламарк – Дарвин»? Во-вторых, как «работает» модель в современной физике? Способна ли она указать определенные направления крайне актуального сейчас синтеза общей теории относительности и квантовой теории поля? Некоторые попытки (см., например, Нугаев, 1987) обнадеживают, но до реальных результатов еще далеко. В-третьих, реконструкция научной революциив физике в начале XX века также ставит не меньше проблем чем решает. Несмотря на то, она ориентирует исследователей на единое, целостное рассмотрение двух рассматривавшихся, как правило, изолированно, научных революций – квантовой и релятивистской – встает вопрос о более детальном рассмотрении взаимодействия «эйнштейновской» и «боровской» программ. Дальнейшее продвижение в этом направлении предполагает рассмотрение, возможно, под новым углом зрения, истории становления квантовой механики начиная с 20-х годов. И, наконец, последней (отнюдь не по важности) является проблема взаимодействия когнитивных и социальных факторов в процессе смены фундаментальных теорий. Иногда отказ от стандартной гипотетико-дедуктивной интерпретации естественнонауч-ной теории (см. подробнее введение) воспринимается как свидетельство в пользу так называемой «сильной программы» социологии науки, сформулированной Д. Блуром, с. Барнсом и др. (см., например, обзор «Современная западная социология науки», 1988). С точки зрения сторонников этой программы, движущие силы развития научного познания определяются не внутренними факторами развития науки, а ее социокультурным окружением. Именно последнее оказывает решающее влияние на смену фундаментальных теорий. Например, согласно работе американского историка науки П. Формана «Веймарская культура, причинность и квантовая теория», причиной перехода от классической механики к квантовой было распространение среди немецких физиков экзистенциалистской « философии жизни», характеризующейся антагонизмом к рациональности. Одним из каналов, через который индетерминистские настроения «проникали» в среду немецких ученых, была философия Шпенглера (см. подробнее Мамчур, 1987). Как справедливо (там же) отмечает Е. А. Мамчур, необходимо проводить различие между социальной природой познания, его социокультурной обусловленностью и социокультурной детермина-цией. Концепция социальной природы познания – важнейший принцип гносеологии: подлинным субъктом познания является все человеческое общество. Согласно тезису о социокультурной обусловленности познания, разделяемому подавляющим большинством исследователей (см., например, Бляхер и Волынская, 1976; Казютинский, 1979; Карпинская, 1980; Кузнецова, 1984; Пахомов, 1985 и др.), социокультурные факторы через философию, картину мира, идеалы научного познания оказывают определенное влияние на процесс научного познания. Но тезис о социокультурной детерминации требует, чтобы социокультурные факторы определяли саму внутреннюю логику развития науки и, как таковой, вызывает определенные трудности в интерпретации различных периодов развития науки (подробнее см. Мамчур, 1987). (shrink)

To make out in what way Einstein’s 1905 ‘annus mirabilis’ writings hang together one has to hang on Einstein’s strive for unity evinced in his stubborn attempts to coordinate with one another the basic research traditions of classical physics. Light quanta hypothesis and special theory of relativity turn out to be mere milestones of maxwellian electrodynamics and statistical thermodynamics reconciliation programme. The conception of luminiferous ether was an insurmountable stumbling block for Einstein’s statistical thermodynamics programme in which the leading role (...) was played by the light quanta paper . (shrink)

Scholars of Plato are divided between those who emphasize the literature of the dialogues and those who emphasize the argument of the dialogues, and between those who see a development in the thought of the dialogues and those who do not. In this important book Russell Dancy focuses on the arguments and defends a developmental picture. He explains the Theory of Forms of the Phaedo and Symposium as an outgrowth of the quest for definitions canvassed in the Socratic dialogues, by (...) constructing a Theory of Definition for the Socratic dialogues based on the refutations of definitions in those dialogues, and showing how that theory is mirrored in the Theory of Forms. His discussion, notable for both its clarity and its meticulous scholarship, ranges in detail over a number of Plato's early and middle dialogues, and will be of interest to readers in Plato studies and in ancient philosophy more generally. (shrink)